Лицом к лицу

Из записок фольклориста

Известный поэт Николай Асеев как-то заметил: «Работа собирателей фольклора мне всегда представлялась сходной с профессией искателей жемчуга в морских глубинах. Чем глубже спустится искатель, тем полноценнее ему попадется жемчужина».
Жемчужины - это произведения народного творчества: песни, частушки, сказки, загадки, пословицы и т.д.

Встретить их нередко можно везде, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет.  Едешь в автобусе дальней дорогой, вдруг кто-то запоет старинную казачью песню, или сзади бабушка тихо напевает внуку что-то нежное, красивое. 
Но наиболее интересные, большие открытия нас ожидали в маленьких, глухих хуторах, где казаки крепко и верно хранят свое великое искусство.
«Казаки - веселый, живой, добродушно-насмешливый народ», - отмечал Александр Серафимович. Они говорят «ярким, своеобразным, играющим всеми цветами языком: подлинным живым языком степного народа, пронизанным веселой, хитроватой ухмылкой, которой всегда искрится казачья речь».
Какзак пел всюду - в походе и на привале у костра,  за работой и дома - во пиру, во беседушке, в радости и горе...

Поющего казака А.М. Горький сравнивал с птицей-зорянкой, которая поет до того, что часто падает замертво с ветки на землю.

Помню, во время фольклорного фестиваля в Серафимовиче вышел я из гостиницы посмотреть город, узкими зелеными улочками направился на окраину, в старинные заповедные места - как говорят в народе, за околицу. Одна старушка рассказывала мне: «Раньше, девчатами, соберемся, идем за околицу. Натомишься за день, не видя милого, наскучаешься:
                                          «Над речкою, над рекою,
                                          Над быстрою, ключевою,
                                           Вились, вились два веночка,
                                           Вились да врозь полетели».

Может и я кого встречу. Вот они. Около одного из домов на поваленном около плетня бревне, как на насесте, умостились четыре старушки, о чем-то оживленно беседуют, а чуть в стороне на старенькой лавке солидно восседают два крупных казака.

Подхожу: «Здоровенько дневали.» -  «Слава Богу.» Спрашиваю, помнят ли они старинные песни, сказки... Они некоторое время изучающе смотрят на меня: откуда я свалился и какой-то диковинный вопрос задаю. Наконец, одна из женщин живо, громко и, явно прибедняясь, отвечает:
- И-и-и, до какие у нас теперь песни... Мужья у нас такие - как разгонят, не то что песни, а где дом твой забудешь.
Она смотрит на меня, а в глазах ее луковые огоньки. Она, оказывается, не старушка, а средних лет женщина и не похожа на казачку: глаза и волосы, как смоль, черные, лицо по-цыгански смуглое, красивое.
И все остальные, бабушки и двое тех казаков, выжидательно наблюдают за мной.
Я возражаю:
- Ну как же не помните. Вы же поете на праздниках, на свадьбах.
Маленькая старушка с круглым личиком подхватывает:
- Да когда сто грамм выпьешь - тогда все споминаешь!
Они все дружно смеются. Словно забыв обо мне, начинают быстро и живо говорить между собой.

- Молодые - трындычат, да и все. Не умеют петь.
- Когда дома сидишь одна, вроде что-то поешь. А там, на сцене, разве запоешь!
- А щас и вовсе - уборка.
- Эх, бабки Машки нет - она бы расписала!
- Раньше собирались - тю-ю-ю! - проворачивали дела.
- Матвеевна! - воскликнула маленькая старушка. - Ты расскажи, как надысь в автобусе концерт давали.
- Да-а! - басовито протянула дородная женщина в широченном сарафане, который закрывал ее до пят. - На базар собрались, на зорьке хо-олодно. И автобуса долго нет. «Давай, бабы, споем». Запели, заплясали. И потом всю дорогу в автобусе пели. Весело было.
- На базаре стоишь, стоишь с платком, надоест. «Запевай. бабоньки, что ли.» Окружат нас: «Еще!..» - «А вы купите платок, чтоб я домой спокойно шла. Тогда споем.»
- Спойте что-нибудь, -  попросил я. - А текст продиктуйте...

И записываешь, и записываешь - конца края нет.

Навнерно, любой казак перескажет и перепоет тебе тысячи песен - и как только все помещается в памяти.

Лет пятнадцать назад ездил я с Усть-Бузулукским казачьим хором в Москву на фольклорные концерты. В номере гостиницы жил вместе с руководителем хора Иваном Степановичем Титовым. Вечера посвящали разговорам, воспоминаниям.
- Помню, где-то вскоре после войны поехали мы с председателем сельсовета Ермилиным в район, - рассказывал Иван Степанович. - Лошади бегут помаленьку, мы напеваем. И вот Ермилин предлагает: «Давай заспорим: сможешь ты всю дорогу петь и не повторить ни одной песни? Если сможешь, я проиграл. Но ежели повторишься хоть раз - ты в проирыше. Согласен?» - «Согласен.» - «На сколько спорим?» - «Да хоть насколько.» - «На четверть водки.» - «Давай.»

Вот едем. Я пою одну, другую, третью - и хоть бы что. У меня в запасе еще сотня. Он не выдержал: «Ну, ладно. Тут я проиграл. А давай вот так: на что я укажу, про то ты должен петь. Идет?» - «Идет.»

А по дороге что встречается - дерево, балка, птица сидит... Он говорит: «Вон видишь, ковыль растет. Пой.» - «Пожалуйста. Эх, не ковыль-то травушка в поле колыхается, а мой ко-о-нь бежит, ох, спотыкается...»
Подъезжем к речке.
- Вот про речку пой.
- Старинную или современную?
- Старинную.
- «Быстра реченька, речка скорая, с бережочка она сносит. А молодой казак, с Дону малолеточка, полковничка просит...»
- Ладно! Теперь про дорогу.
- Василий Никифорович, про дорогу очень много песен: «И по пыльной дорожке», «Там шли-прошли полки казачьи», «Ай, шел, шел мальчишечка дорожкой столбовой...»
Едем дальше, камень возле дороги.
- Да сто песен есть про него. «Ай из-под камушка-а-а да речка быстрая бежи-ит...»
- А вот птица летит!
- Летел ворон через сад зеленый, сел малинушка клевать...
Приехали к нему домой, он кричит жене:
- Настя, я проиграл. Неси, что там у нас есть!..

* * * * *
Что за чудо эти казачьи песни! И слова вроде непритязательные, и мелодия нехитрая, незатейливая, и исполняют ее не заслуженные артисты - но действует так, как никакая знаменитейшая, с модными звездами сцена. То ли потому, что поется это по душе, когда не может не петься? Или волнует еще и само окружение - живая декорация-природа? А вернее, все вместе. Песня сама выплескивается из переполненного сердца. Это прекраснейший образец произведения, созданного по вдохновению. Потому и проникает она в тебя так бесхитростно-свободно. И буйно наполняет чувствами.

Песня сопровождала всю жизнь, отражала все ее проявления, песня была самой жизнью. Изобразишь разве с помощью декораций и грима такую картину, когда по ровному шляху нескончаемой вереницей гарцуют на горячих конях молодцеватые «чупатые ребяты» и заливаются густыми крепкими голосами:

                                  Из-за леса, леса копий и мечей
                                 Едет сотня казаков-лихачей.
                                  Гей! Жги, коли, руби!
                                  Едет сотня удалых лихачей...

Казачьи песни - своеобразное, уникальное явление, - говорил когда-то известный московский фольклорист Андрей Сергеевич Кабанов, наш давний друг. - Они совершенно не похожи на все другие народные песни - украинские или русские, цыганские или итальянские... Прежде всего, как правило, они многоголосые: будут ли петь десять или двадцать человек - прислушайтесь, каждый выводит свою мелодию, в которой и характер, и темперамент, и настроение исполнителя в данную минуту, а вся песня звучит мощно, густо сплетенная из голосовых вариаций, звуковых изгибов, выкриков, вставных слов - ой-да, стал-быть, вот бы, шельма, младец... «Ой-да, что-то скучно, а мне что-то грустно, - тихо запел он. - Ой, сам не знаю, младец, почему. Ой-да, вы пойдите, вы мне приведите, ой, которую, верно люблю.»

Повторение отдельных слов, строчек, а то и целых стихов создает напевность и рождает глубокое настроение. Мужчины почти в унисон тянут слова, а женщины, с замысловатыми переливами «подголашивают», а тут кто-то вдруг выкрикнет слово, будто не в силах сдержать свои чувства. Красочно все это выходит!.. Музыканты в Москве послушают магнитофонные записи и почти всегда восклицают: «Слушайте, это же настоящий Бах! Словно орган звучит.»
А плясовые казачьи песни - удивительное явление! Они настолько задорны и веселы, что исполнители с первого же куплета не выдерживают, начинают пританцовывать, двигать руками и затем пускаются в пляс, а зрители дружно скандируют. Сколько раз в этот момент думалось, что вот выступает много цыганских ансамблей, в том числе и молодежных; яркие афиши по всему городу: «Идущие навстречу солнцу», «Песни ромэн»... А ведь казачий молодежный коллектив пользовался бы не меньшим, даже большим успехом, потому что в казачьих песнях значительно больше и жизни, и темперамента и экзотики, и остроумия, и изящества.

Наши дорогие деды так любят свое искусство, что, кажется никогда не знают усталости, после любой работы готовы тут же и петь, и плясать. В селе Оленье мы проводили Волжский фольклорный праздник. Решили пригласить к волжанам один из казачьих коллективов. Позвонил в Михайловку Федору Матвеевичу Куликову. Приглашал неуверенно: в хоре почти все пожилые люди, по 60, 70 и даже больше лет, - захотят ли они ехать так далеко? Но Федор Матвеевич тут же воскликнул:
- Обязательно приедем! Когда нужно быть?
Рано утром они выехали из Михайловки, днем смотрели большой концерт и сами выступили, а вечером, возбужденные и радостные отправились домой.
                                                                 3
Поют всегда стоя, даже во время репетиций, только в короткие паузы между песнями какая-нибудь бабуля присядет на минутку на стул и как бы виновато произнесет: «Отдохнуть чуток...» Стоят, комкают сзади платочки; надели самое лучшее; чистенькие умиротворенные, словно на праздник пришли, как когда то в молодости на спевку и поют: «Ко мне ноне Егорушка приходил». Что вспоминают они в эту минуту? Старики стоят крепко, опустив тяжелые головы, поют задумчиво с сильным чувством. Сколько души вкладывают они в известные с детства слова. Как волнуются они сами и как трогательно смотреть на них.

Без аккомпонемента поют - без оркестра или хотя бы гармошки - а сколь мелодично разнообразное звучание, какое множество голосов и звуковых оттенков. Спокойно, торжественно заводит один, плавно подхватывают еще несколько. И вдруг мощно вступает весь хор. Басы и баритоны ведут низко, густо, женщины «подголашивают» высоко-высоко, замолкают; некоторое время гудят, переговариваются низы и вдруг взвиваются дисканты. Голоса сложно переплетаются, образуя неповторимые узоры - всеми алмазами играет этот красочный поток. Буйно, бескрайне, как сама жизнь, как воды тихого Дона, несется мощный вал голосов. Не в одиночку всегда пели, только хором, все вместе - за столом, в походе, на работе. Нет грустных песен, вернее - унылых, а если и грустные, трагические - но звучат они крепко, мужественно. С каким чувством величают они свой край, батюшку Дон, бескрайнюю мать-Россию. Все дирижируют, поглядывают друг на друга, как бы ведя общинный большой разговор. Так едино и вдохновенно, с какой-то железной мощью поют, - что слезы подступают к глазам, хочется подхватить весте с ними, и ты вдруг чувствуешь в себе необыкновенный прилив сил. Только вольный, сильный народ сообща мог родить такое искусство.

                                         Здравствуй, Дон, ты наш батюшка...
                                         Про тебя, наш Дон, летит славушка,
                                         Слава громкая, речь высокая!

О какой еще реке сказано так просто и ясно, и вместе с тем так уважительно, тепло?

                                          Дон давал наказ сберечь славушку,
                                          Славу русскую, речь высокую!

Каким патриотизмом наполнена песня! Дон рядом с ними во всех делах, как живое, близкое, богатырское, существо. Он - учасник всех событий. По нему скучают, к его голосу прислушиваются, о нем поют, его, как глубоко почитаемого отца, вспоминают вдали от родных мест.

...Много лет я ездил в фольклорные экспедиции по хуторам и станицам Дона - и с волгоградскими фольклористами, и с московскими. Общение с мудрым, великим народом, с величавым искусством - самое радостное, незабываемое время в моей жизни.